150 000 000 - Страница 5

А с боков обойдешь —
                                         гора не гора!
Верст на сотни,
                           а может, на тыщи.
За седьмое небо зашли флюгера.
Да и флюгер
                       не богом ли чищен?
Тоже лестница там!
                                   Не пойдешь по ней!
Меж колоночек,
                             балкончиков,
                                                    портиков
сколько в ней ступе́ней
и не счесть ступне —
ступене́й этих самых
                                     до чертиков!
Коль пешком пойдешь —
                                             иди молодой!
да и то
            дойдешь ли старым!
А для лифтов —
                             трактиры по лестнице той,
чтоб не изголодались задаром.
А доехали —
                        если рады нам —
по пяти впускают парадным.
Триста комнат сначала гости идут.
Наконец дошли.
                            Какое!
Тут
опять начались покои,
Вас встречает лакей.
Булава в кулаке.
Так пройдешь лакеев пять.
И опять булава.
                           И опять лакей.
Залу кончишь —
                             лакей опять.
За лакеями
                    гуще еще
                                     курьер.
Курьера курьер обгоняет в карьер.
Нет числа.
                  От числа такого
дух займет у щенка-Хлестакова.
И только
                уставши
                              от страшных снований,
когда
          не кажется больше,
                                             что выйдешь,
а кажется,
                  нет никаких оснований,
чтоб кончилось это —
                                       приемную видишь.
Вход отсюда прост —
в триаршинный рост
секретарь стоит в дверях нем.
Приоткроем дверь.
По ступенькам — (две) —
приподымемся,
                           взглянем,
                                            ахнем! —
То не солнце днем —
цилиндрище на нем
возвышается башней Сухаревой.
Динамитом плюет
и рыгает огнем,
рыжий весь,
                      и ухает ухарево.
Посмотришь в ширь —
иоркширом иоркшир!
А длина —
                   и не скажешь какая длина,
так далеко от ног голова удалена!
То ль заряжен чем,
                                  то ли с присвистом зуб,
что ни звук —
                         бух пушки.
Люди — мелочь одна,
                                       люди ходят внизу,
под ним стоят,
                         как избушки.
Щеки ж
             такой сверхъестественной мякоти,
что сами просятся —
                                      придите,
                                                     лягте.
А одежда тонка,
                             будто вовсе и нет —
из тончайшей поэтовой неги она.
Кальсоны Вильсона
                                   не кальсоны — сонет,
сажени из ихнего Онегина.
А работает как!
                           Не покладает рук.
Может заработаться до сме́рти.
Вертит пальцем большим
                                              большого вокруг.
То быстрей,
                      то медленней вертит.
Повернет —
                      расчет где-нибудь
                                                       на заводе.
Мне
        платить не хотят построчной платы.
Повернет —
                       Штраусы вальсы заводят,
золотым дождем заливает палаты.
Чтоб его прокормить,
                                      поистратили рупь.
Обкормленный весь,
                                     опо́енный.
И на случай смерти,
                                   не пропал чтоб труп,
салотопки стоят,
                             маслобойни.
Все ему
               американцы отданы,
и они
гордо говорят:
                           я —
                                  американский подданный.
Я —
        свободный
                            американский гражданин.
Под ним склоненные
                                     стоят
                                               его услужающих сонмы.
Вся зала, полна
                           Линкольнами всякими.
                                                         Уитмэнами,
                                                                    Эдисонами.
Свита его
                 из красавиц,
                                    из самой отборнейшей знати.
Его шевеленья малейшего ждут.
Аделину
               Патти
знаете?
              Тоже тут!
В тесном смокинге стоит Уитмэн,
качалкой раскачивать в невиданном ритме.
Имея наивысший американский чин —
«заслуженный разглаживатель дамских морщин»,
стоит уже загримированный и в шляпе
всегда готовый запеть Шаляпин.
Паркеты песком соря,
рассыпчатые от старости стоят профессора.
Сам знаменитейший Мечников
стоит и снимает нагар с подсвечников.
Конечно,
                ученых
                             сюда